Наконец-то я понял значение слова «умозрительно». Постараюсь и до вас донести.
Победила меня всё-таки шэшка. Правдами и неправдами избавилась от балдеев и оформила опекунство. И только она расслабилась, решив, что начался новый этап её жизни, радостный и счастливый, как я тут как тут: «Šêdu, а почему ты всё время гостишь в моей голове и никогда не зовёшь к себе в гости?»
– Мне не до гостей! Мне работать нужно.
– Кто-то заставляет?
– Нет, просто потребность. Инстинктивная тяга делать что-то, чтобы мир стал лучше. Почти как у ваших коммунистов.
– Ну-у… Ты даже не представляешь, какая тяга у наших коммунистов, но сейчас не об этом: когда в гости позовёшь?
– Мешать не будешь?
– Нет.
– Так я тебе и поверила.
– Тогда зачем спросила? Скажи просто, что ты бездомная…
…Я висел перед каким-то столом и с любопытством приглядывался к странному агрегату. Он был прикручен струбцинами и очень походил на машинку, с помощью которой можно было плести сетку рабицу – в общем, ничего интересного, а вот сзади доносился тревожащий шум. Я оглянулся и ойкнул со страху: там был небольшой водопад, который резво скакал по камням, как длинноногий олень… длинноногий…
– Аёячкi, а где мои ноги?! – закричал я, глянув вниз и не увидев их на месте. – И где всё остальное туловище?
– Успокойся, неврастеник! – раздался голос Šêdu, – Ты же не думаешь, что я такая, как и ты? С руками, ногами и копытами? Привыкай, пока будешь гостить. Тебя только ноги беспокоят?
– А что… – начал было я, но поднял глаза (или что там у меня было вместо них) и замер в изумлении.
За ручьём был пейзаж… как ещё можно выразить свои чувства? Я же не могу написать, что за ручьём простиралась будоражащая красота?
Во-первых, река, даже не река, а небольшой, но стремительный поток, был красив и сам по себе, но вот за ним раскинулась довольно большая лужайка, которую обрамляли невысокие деревья и кусты. Вдали виднелись пасмурные горы, но не это главное: чуть подальше, прямо за этой поляной возвышалось огромное дерево, всем деревьям дерево! Изредка из него вырывалась небольшая молния и стегала тучу, которая по неосторожности оказывалась рядом. Внутри самой кроны… на месте кроны был огромный зелёный шар, сквозь который выглядывало что-то ярко голубое.
– Красиво, правда? – Шэшка вновь впилась в моё ухо. – На что похоже?
– Ну-у, – промычал я, – будь пьяным, сказал бы, что на маленькую планету, которая густо заросла мхом. Или на огромный заплесневелый колобок… или на чьё-то гнездо… или…
– Достаточно! Это обыкновенная семечка, из которой вырастет твой дом. Твой мир, то есть. Пошли, у нас впереди много работы.
– Как, куда? А ты где?
– Да вот же я, – рассмеялась она, и чуть не задела мой… чуть не задела меня.
– Ты вот этот мыльный пузырь? – удивился я. – Бедняжка, как же ты видишь?
– Хорошо я вижу, только немного по-другому. – В ту же секунду она перепрыгнула на тот берег. – Давай за мной!
– Куда? Ты можешь объяснить, что мы тут делаем? И где это «тут» находится?
– Это питомник. В далёкой-далёкой галактике Гьокчеренде. Ты когда-то придумал свой мирок, теперь пришло время помочь ему родиться.
– Здрасьте, жил – не тужил, и вдруг пришло время стать акушером!
– Не просто акушером, а акушером-монтажником! Его надо настраивать – или монтировать внутреннее убранство – ещё до того, как он родится.
– Это как это?
– Это так это! В начале было…
– Знаю-знаю: в начале было слово!
– Отнюдь! В начале было намерение, мысль, зацепившаяся за ветку и привлекшая внимание… не понимаешь… Ладно, я постараюсь объяснить тему в картинках.
У меня в голове мелькнуло что-то абсолютно непонятное: «Ты это тоже видишь?»
– Нет, я вижу немного по-другому. Обожди. А если так?
– Всё равно непонятно. Что это?
– Начало процесса творения, первая его часть – создание концепции, дурья твоя башка, – моя тупость её явно раздражала.
– А-а, так бы сразу и сказала! А то я подумал, что у тебя мозги сине-зелёные. То есть, в начале было слово, и слово это – «план?»
– Да какое угодно! Кому-то нравится «план», кому-то «дом», нам с тобой теперь придётся довольствоваться и «авось…» или «отнюдь…» Понятно?
– Более-менее.
– Ладно. Мы чьими глазами будем смотреть?
– Давай моими, я твой артхаус не понимаю.
– Хорошо… то есть, ни хорошо, ни плохо – надо просто мириться с тяжёлым наследием прошлого. – буркнула она. Тут вот какое дело: к тяжёлым вещам можно относиться по-разному: можно обойти или перепрыгнуть, а можно погрузить на тележку и отвезти к себе в мастерскую, где из этой глыбы…
– Мрамора? – Я самодовольно улыбнулся… нет, я проницательно улыбнулся – так будет лучше.
Мыльный пузырь с искорками внутри, напоминавшими глаза Šêdu, несколько раз облетел вокруг меня и сказал без всякой интонации: «Пусть будет – мрамора…»
– Нет-нет, мне твоя успокаивающая интонация не нравится, говори, что хотела сказать.
– Ты мог бы заметить, что я люблю работать с деревом. Оно теплее.
– Зато мрамор дольше живёт!
– Ничто не вечно, даже изделиям из мрамора ломают руки и отбивают головы.
– А ещё носы, – вставил я. Она непонимающе посмотрела на меня.
– Я про сфинкса.
– А, – казалось, искорки моргнули, – вот не можешь ты без примеров. Так легче запоминать? Примерному мальчику на заметку: сфинкса сделали из карбоната кальция, а не из мрамора.
– Чего? Я и слова-то такого не знаю!
– Из известняка, чтобы тебе было понятно. Итак, приступим.
– То есть как? Мне вообще-то и ступать нечем.
– Пойдём к дереву, сорвём семечко – видишь, оно уже изнывает, просится в руки, – солнечные лучики в пузыре кивнули на огромное дерево, – я над ним немного поколдую, потом мы его стратифицируем…
– Обожди-обожди, ты меня в гости пригласила, чтобы заставить работать?
– Не виноватая я, ты сам пришёл… то есть напросился.
– Как мы его сорвём, оно же нас раздавит.
– Раньше надо было думать! Лети за мной, будешь перегрызать пуповину!
– Чем? – я постарался окинуть себя внутренним взором… а-а, вот почему я вспомнил слово «умозрительно». Окинуть не получилось и я повторил: – Чем? У меня и зубов-то нет! Кстати, а зачем его срывать? Мне кажется, что оно и само скоро по швам расползётся: вон, из него что-то синее выглядывает.
– Нет-нет, обязательно надо сорвать, иначе пропадёт! Невесть откуда придут анчутки, они как мыши прогрызут ходы – бр-р-р, даже вспоминать омерзительно. Хватай руки в ноги и полетели скорей!
Ха, вы не поверите, но мы легко сорвали эту семечку и понесли над руслом ручья, чтобы оно не цеплялось ветками за встречные кусты и деревья.
– Куда полетели хоть, может объяснишь технологию?
– Зачем? Времени нет, просто покажу.
– Почему нет, мы куда-то спешим?
– Нет, его просто нет – не существует! Зато есть порядок. Давай по порядку: для начала нужно его стратифицировать, это понятно?
– Положить в холодильник?
– Да, там с него должна отвалиться вся эта зелёная шелуха – в ней много веществ, которые препятствуют прорастанию. Потом мы притащим его обратно к столу и чуть-чуть переплетём ДНК вот этой крутилкой, – мы как раз проплывали над столом, где я появился, – завьём под тебя, так сказать, потом… что пыхтишь как паровоз?
– Я зерно тащу, работаю, а не болтаю!
Она рассмеялась: «Да ты расслабься, оно само знает куда идти! И вообще, вся эта визуализация весьма условная!»
– А это как понять?
– Ну это я для тебя придумала такой порядок отображения. Всё это можно делать без визуализации, но ты же с непривычки свихнёшься в темноте! Распутывай тебя потом, перепутывай… мой станочек, – она кивнула на стол, оставшийся далеко позади, – для этого не приспособлен! Всё, приехали, а теперь толкаем – вот здесь как раз и нужно приложить усилия! – Она разбежалась, и, как стрела в мишень, со звоном воткнулась в семечко.
Я поднатужился, и со звуком «чпок» присоединился к ней.
– Толкай, не останавливайся! – она пыхтела мне прямо в ухо… ну или в то, чем я слушал. – Пока всё по плану, успели вовремя!
– Как ты определила?
– Наша горошинка на глазах желтеть стала! Фу-у-у, теперь можно и передохнуть – её уже Вуаль зацепила, не отвяжется. Ну, как тебе работка?
– Баба сеяла гарох на току, аграном паціскаў ёй руку…
– Что это?
– А? Ничего, обыкновенная песенка, кстати – мечта наших коммунистов. Им лишь бы тискать…
– Руки? – Она рассмеялась.
– Ну-у… – в общем, я смутился. – А что теперь с нашим горохом будет? Рассказывай дальше про алгоритм.
– Дальше она попадёт в никуда, охладится как следует, а потом, – она издала звук, как будто пробка вылетела из бутылки шампанского, – станет причиной… ой, как же тебе сказать-то… подпространственной флуктуации, что ли? В общем, потом её доставят ко мне в мастерскую всю такую блестящую и без кожуры. – Она замолчала на секунду, а потом пропела: – Кажуць людзі я харошанькая, чарнавокая, прыгожанькая… и готовая на подвиги.
Я оглянулся по сторонам. Мы были в каком-то невысоком лесу странного цвета. Я и названия-то ему не мог подобрать – не розовый, не сиреневый – о, подобрал всё-таки: розовый с сиреневым оттенком. Среди таких деревьев изредка попадались и знакомые глазу зелёные. Правда все эти кроны были не на могучих стволах, как у нас, а на каких-то тоненьких стебельках, которые если и годились на что-то, так это на удочку.
– Слушай, а зачем мы сюда тащили нашу горошину, здесь же полно похожих? Это как в лес дрова возить.
– Будь у тебя нормальная голова, так и было бы. Но в нашем случае… – она сделала вид, что горестно вздохнула и даже развела руки от безысходности.
Мы болтали ни о чём, возвращаясь к ручью, возле которого всё началось: «Слушай, а если бы у меня была нормальная голова, мы бы с тобой всё равно познакомились?»
– Будь я нормальная, меня бы к тебе не прикрепили.
– Выходит ты тоже – того?
– Что – того?
– Может тебя не Дурьта зовут, а Придурь?
– Может, – легко согласилась она.
Долина постепенно превратилась в холмы, на которые мы стали карабкаться. Лес вокруг постепенно начал становиться мощнее и темнее, трава пусть ещё не перекрасилась в зелёный цвет, но уже перестала быть раздражающе розовой.
– Ой, – я вдруг вскрикнул: – смотри, а это не наше зёрнышко?
Под небольшим водопадиком лежала горошина, точь-в-точь наша.
Шэшка подлетела и с любопытством рассмотрела её со всех сторон: «Нет. Но эта тоже симпатичная, правда?»
– Как по мне, так из неё каши не сваришь.
– Эх, Хоботов, от тебя один дискомфорт…
Вскоре мы вылетели к знакомому месту. Я хотел было запечатлеть в памяти стол с лежащим на нем семечком, но Šêdu мягко остановила: «Не надо, настройка мира под себя… под тебя – это интимный момент. Как ты там сказал – запечатлеть? Запеча… зача… ты не мог слово покороче выбрать? Запечатлевай окрестности!»
– Ой! А это что такое? Я указал на огромную скалу, которая появилась на месте нашего прошлого дерева на том берегу.
– Как что? Фундамент твоего дома, конечно! Цокольный этаж, правда хорошенький?
– Не то слово…
– Что опять не так?
– Ты серьёзно? А как туда забираться? Лифт есть? А окна?
– И лифт есть, и окна – выходят на южную сторону. Всё как ты любишь!
– Всё равно, высоковато как-то.
– Укоротить? Говори сразу, потом переделывать не буду! – Она вытягивала из семечки какие-то ветвящиеся переплетённые проволоки, похожие на лохматые веники, распутывала их, по пути очищала от каких-то налипших разноцветных кубиков, шариков и пирамидок, ставила на их место другие, поярче – и заплетала проволоки снова, превращая веник в аккуратную метёлочку. Покончив с одним, она выхватывала из внутренностей горошины следующую лохматую пачку проводов. – Ну?
– Ладно, пускай так останется.
– Соизволил он! И не смотри сюда, у тебя всё равно не получится… Кстати, а вот если б ты умел, ты бы что сделал?
Я пожал отсутствующими плечами: «Я бы на этой горе поставил памятник в честь тебя, большой-большой».
– Да ты что! Серьёзно? – она недоверчиво посмотрела на меня. – Из карнобата кальция?
– Для тебя мне и мрамора не жалко.
– Ну и на том спасибо. – Помолчав пару секунд, она добавила: – Чпок.
– Что?
– Окно тебе прорубила на северной стороне. Будешь выглядывать на лужайку. Может поле для гольфа сделаешь.
– Я не играю в гольф.
– Заиграешь…
Мечта
Был… есть у меня старинный приятель, с которым мы когда-то ишачили на северах. Были мы совсем юны, лет по двадцать пять. Друг был чуть пониже меня, но гораздо шире в плечах – в любой момент его можно было фотографировать и выкладывать на обложку журнала о культуристах. Парень он был заводной и легко… не надо было особых усилий, чтобы посеять в его голове сумасбродную идею.
– Гена, а ты знаешь, что вот мы зарабатываем в этом мёрзлом Ноябрьске по шестьсот-семьсот рублей за две недели (это было в середине восьмидесятых), а где-то есть солнечные страны, где вокруг буровых вышек бегают смуглолицые туземки в набедренных повязках?
– Газве что в гаю… – Генка вздыхал и картавил.
– Я не шучу! И на тех буровых помбуру[1] обещают начальную зарплату в пять тысяч долларов за двадцать дней…
– Да ты гехнулся! Покажи объявление.
Итак, идея поселилась в Генкиной голове. А голова эта была такая, что из неё что-то можно было выбить только ещё более потрясающей идеей. У меня такой не было, поэтому Гена буквально фонтанировал алгоритмами гешений: «Сначала нужно перебраться в Англию, поработать на нефтяных платформах в северном море, подучиться, а потом уже перебираться в Канаду или Штаты!»
– А где там туземки?
– Да ты што! Они бугят по всему мигу! Уже чегез год мы будем ездить на шикагных тачках. Пгедставляешь, я за гулём кабгиолета с сигагой во гту, гядом шикагная кгасавица. Я пгоезжаю мимо тебя и сигналю…
– Гена, ты же не куришь.
– Закугю!
– Да, заводной был парень. Я его помню.
– Откуда… хотя чего это я – чуть глупость не сказал.
– И где он сейчас?
– В Канаде живёт. Женат на мулатке.
– Видишь, как здорово! И всё благодаря твоей идее.
– Не совсем.
– Расскажи, мне тут ещё долго узоры вязать.
– Мы через какое-то время бросили Севера и он устроился на автозаправку. В те времена это было очень хлебное место, по статусу не как министр, но его зам – точно. Всё вроде бы было хорошо, работал потихоньку, не доливал бензин и мечтал о девушках в бикини и с гирляндами цветов, слегка прикрывающих высокие груди, но как-то раз он прибежал с другой идеей: «Игогь, как стать евгеем? В Изгаиль хочу!»
– Зачем тебе им становиться, ты уже картавишь! Думай дальше.
– Не томи. Чем кончилось?
– В конце концов он остановился на ЮАР. Списался с какой-то фирмой, получил вызов и полетел.
– В ЮАР?
– Поначалу да. Но в Вене была пересадка, и нужно было долго ждать рейс на Йоханнесбург. За это время он с кем-то познакомился и кардинально поменял свои планы. Перебрался в Италию и стал изучать английский – без него в Канаду не пускали. Говорил, что тогда были лучшие полгода в его жизни: лето, пару-тройку часов в день он разгружал рыбачьи лодки, а в остальное время или сидел н курсах английского, или валялся на пляже. Так валялся, что и про жену забыл.
– Бывает… но всё же повторю: в начале всего твоя идея. Ну а дорога у каждого своя… всё, я закончила, помоги шарик в воду скинуть.
– П-п-пожалуйста! – мы поднатужились и скинули семечко с обрыва в небольшую заводь.
– Ну а дальше что? Будем ждать, когда вырастет?
– Почти. Осталось только проверить интерфейс и выбрать внешний вид твоего мира.
– О, это я люблю! – я радостно потёр… захлопал… я обрадовался. – Записывай: климат континентально-средиземноморский, но чтобы вообще без зимы, во-вторых…
– Во-первых, мне как куратору там тоже бывать придётся, поэтому начнём с самого простого шаблона.
И раз!
И два: скругляем углы:
Чего-то не хватает…
– Дерево не похоже.
– А так?
– А где реки и леса с небольшими плоскогорьями, на которых так легко дышится?
– Как здесь пойдёт?
– Откуда я знаю? Я же в скафандре…
В ту же секунду я вывалился в ручей.
– Осторожно!
– Ай! Меня шар током ударил! Хочу обратно в мыльный пузырь!
– А дышится-то как?
– Хорошо дышится! Давай меня в пузырь, пока течением не унесло!
Отряхиваясь и тяжело дыша, я сидел на берегу…
– Ну что скажешь?
– Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены
Тих и печален ручей у янтарной сосны, – пропел я как можно более душевно, – домой хочу!
– Ну что ж, катись вот по этой тропинке мимо своего фундамента. Там дорога вверх пойдёт, выпадет снег, но ты не пугайся. Снег башка попадёт… – она рассмеялась чему-то своему, – В общем иди, в добрый путь. Не хочу, чтобы ты видел мои слёзы…
– Ну не надо так расстраиваться…
– Ты что, серьёзно поверил?! – она удивлённо замахала не то крыльями, не то ресницами, – Вот я талантище! Иди, мне к викторине нужно готовиться! Я на связи! – с этими словами солнечный зайчик поскакал по камешкам, стараясь догнать наш глобус в потоке воды, который на таком расстоянии стал похож на маленький синий мячик.
– А ты?
– У меня здесь работы непочатый край: семечку сорвали, стратифицировали, прорастили. Осталось поймать эту тварь и посадить! А потом регулярно поливать и убирать сорняки, чтобы потом ты смог вырастить свой дом в его тени.
Я уже был на тропе, но вынужден был остановиться: «Так может быть тебе нужна моя помощь?»
– Катись уже, сама справлюсь, – крикнула она, пролетая над бурунами воды.
– Наша шэшка громко плачет, уронила в речку мячик… – Что за ересь в голову лезет? Я опять развернулся и пошёл по тропе в другую сторону. И как, интересно, она будет на связи?
– Сёмы, сёмы, я восьмы, – в голову ворвался треск и помехи милицейской рации, – што рабіць, каля маста вялікая бойка!
А-а, вот как…
Дорога достаточно круто забиралась вверх, и вскоре по бокам её появился снег. Ага, вот перевал, а что это у нас дальше? Какой-то мост. Интересно, а что это проглядывает за ним в облаках?
– Алё, алё, сёмая или какая ты там – восьмая. Алё…
– Ну чего тебе? – на этот раз помехой было только раздражение голосе.
– О, ты здесь! – обрадовался я. – Проверка связи. И ещё вопрос: что там выглядывает из облаков высоко на горе? Белое, но на снег не похоже?
– Это статуя, которую ты решил поставить в честь меня! – Её интонация сразу стала добрее.
– Да ты что!
– Мраморная, между прочим. И очень большая. Единственная толковая мысль, которую я обнаружила в твоей голове. – Мне показалось, что она даже немножко хвасталась.
– Тогда почему ты её поставила так далеко, что до неё не добраться?
– Не я, а ты. И поставил так высоко, потому что она только издалека красивая. А вблизи… ну что с тебя возьмёшь, мы уже смирились. – В голосе появилась грусть.
– Кто – мы?
– Все: и я, и твоя жена, и твои дети, и даже их шэшки. Единственная, кто не смирился, это твоя мама – она почему-то думает, что ты можешь стать лучше. Наивная.
– И я такой же.
Рация рассмеялась: «Да чтоб тебя!»
– Не понял.
– Это я не тебе, а зёрнышку. Ну уж очень скользкое и вертлявое, как папа в детстве. Такое впечатление, что я пытаюсь поймать селёдку голыми руками… Ах да, там после моста будут золотые скалы и развилка – ты на левую не закатись!
– А что там?
– Анчутки. Их край мироздания. Я тебе рассказывала: они находят зёрна, оставшиеся без присмотра, и перетаскивают к себе. Никакой тебе стратификации, никакой… в общем, не ходи туда!
– Упс, так я уже вроде свернул.
– Аёячкi… Разворачивайся!
– Я понял, понял… снег башка попадёт…
– Анчутка в твою башку попадёт, бестолочь!
– Я не бестолочь, а просто наивный. Разворачиваюсь…
– И будь умницей – за золотым перевалом связь может пропадать! – из рации донеслись звуки гитары: «Пеплом несмелым подёрнулись угли костра, вот и окончилось всё, расставаться пора…»
[1] Помощник бурильщика.
